Маргарита Игошева. Мои встречи с Рубцовым.
«Мы общались с Николаем Михайловичем Рубцовым как родственники. Рубцов был муж моей тёти Генриетты Михайловны. Он приезжал к нам в гости в п. Советский под Тотьмой. Я училась тогда в школе. Для меня он был дядя Коля.
В то время у нас готовился школьный вечер поэзии. Я выбрала стихотворение Пушкина о декабристах…
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадёт ваш скорбный трудностей
И дум высокое стремленье.
Он мне говорил: «Ну, как ты читаешь! Поэт душу туда вложил. Читай снова с душой». Когда он читал, у меня мурашки по телу. Куогда я прочитала на вечере в школе, то мне сказали, что надо дальше идти на конкурс. Творческий Рубцов был человек.
Потом уже я стала замечать, как сказано у Рубцова, про каждого замерзающешл воробья, про голодную ворону и про болото. После сборника «Сосен шум», я стала слышать, что сосны как будто переговариваются друг с другом.
К маме он часто при ходил на почту. И для каждого работника сочинял стихи сразу. Говороил: «У меня всё здесь, в голове». Был с чемрданчиком, серое пальто, шарфы, я помню, были разные. Один он оставил у бабушки. Потом его передали в Никольский музей. Был у него также серый свитер. На фотографии руки у него сложены. Сядешь около портрета, он на тебя смотрит. С другой стороны сядешь, опять он тебя рассматривает.
Я жила в Николе в том же доме, чт о и Рубцов. Там была печупка, там он спал и писал такие строки, как «ивы кружевная нить...». Там рядом река, баня, доски.
Помню, как Николай приехал к нам весной в марте-апреле. Дорогому гостю были рады, резали поросёнка, готовили жаркое. Был праздник. Он рассказывал, как живут в Москве, а здесь в глубинке — по-другому здесь много не надо для житья. Я сейчас понимаю, что он видел очень далеко. А для нас он был просто родственником. Гордились тем, что он поэт.
Помню, несколько дней живёт. Поговорили обо всём. Наверно. Отец мой и говорит: «Хватит хлеб зря есть. Чтоб зав тра сбросили снег с крыши». Взяли лопаты со двора, сначала сгребали снизу. И снега накопилось вокруг избы много, почти до самой крыши. И мы стали по-ребячески прыгать в этот сугроб. Николай Михайлович разбежался по крыше и нырнул в сугроб, одни сапоги торчат. Я его откопала. Мы потом так смеялись. Вспоминали что-то, и он хохотал во весь рот. Это была радость для него.
Однажды играл много грустных песен на гармошке и плакал. Рубцов так пел и играл, что, гляди, меха разорвёт. Он отдавал стихи в редакцию, а там стихи сокращали и ему не платили. А надо было выехать в Николу или в Вологду. Николай Рубцов говорил: «Они меня ещё попомнят! Потому что поэтов в России только Пушкин, Есенин и я».
Гармошка у нас была дома. Отец мой играл. Во многих семьях были гармошки. Ведь праздники были всегда с гармошкой, частушки народные пели.
Когда Генриетта Михайловна приезжала, мама моя ей говорила6 «Поезжай, поезжай к нему, что тебе всю жизнь с матерью жить. Поезжай, устроишься, и всё наладится». Если бы тогда не было проблем с деньгами. А бабушка была против. У неё хозяйство в Николе. И говорила, что у него и жить-то негде (только в январе 19558 года поэт получил комнату в коммуналке, прим. редактора).
Генриетта Михайловна была заведующей клубом в селе. Готовила программы, сама участвовала в самодейтельности. Она проходила курсы повышения квалификации в Тотьме.
В те времена летом доехать до Тотьмы можно было только на пароходе. А зимой доехать до Николы очень сложно. Можно было выехать из села и вьехать только на санях и лошадях.
P.S. Опубликовано в альманахе «Звезда полей», М. НКО «Рубцовский творческий союз». Издатель И.В.Балабанов. 2007.